Сайт посвящён рыцарству и нумизматике.
Создан, для тех, кто ощущает себя человеком эпохи забытого благородства.

1

2

3

| Наверх |

   Французский рыцарь Робер де Клари, который принимал участие в осаде Константинополя в 1204 г., описывал в своих воспоминаниях ход морского штурма греческих укреплений и, в частности, захват сторожевых башен, производившийся с помощью кораблей, связанных попарно и снабженных штурмовыми вышками:
   «...И пилигримы (крестоносцы. — Авт.) атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не ударился об одну из этих башен; а на мостике этого нефа были некий венецианец и два вооруженных рыцаря (согласно другим хроникальным свидетельствам, имя этого венецианца было Пьетро Альберта, а рыцарей звали Андрэ де Дюрбуаз и Жан де Шуази. — Авт.); как только неф ударился о башню, венецианец сразу же ухватился за нее ногами и руками и, изловчившись, как только смог, проник внутрь башни. Когда он уже был внутри, ратники, которые находились на этом ярусе, — англы, даны (наемники, служившие в византийской армии. — Авт.) и греки увидели его и подскочили к нему с секирами и мечами и всего изрубили в куски.
   Между тем волны опять отнесли неф, и он опять ударился об эту башню, и в то время, когда корабль снова и снова прибивало к башне, один из двух рыцарей — его имя было Андрэ де Дюрбуаз — поступил не иначе, как ухватился ногами и руками за эту деревянную башню и ухитрился ползком пробраться в нее. Когда он оказался в ней, те, кто там были, набросились на него с секирами, мечами и стали яростно обрушивать на него удары, но поелику благодарением Божьим он был в кольчуге (так в переводе; очевидно, на самом деле он был защищен более надежным доспехом. — Авт.), они его даже не ранили, ибо его оберегал Господь, который не хотел ни чтобы его избивали дальше, ни чтобы он здесь умер. Напротив. Он хотел, чтобы город был взят, а потому рыцарь поднялся на ноги и, как только поднялся на ноги, выхватил свой меч. Когда те увидели его стоящим на ногах, они были настолько изумлены и охвачены таким страхом, что сбежали на другой ярус, пониже. Когда те, кто там находились, увидели, что воины, которые были над ними, пустились бежать вниз, они оставили этот ярус и не отважились дотоле оставаться там, и в башню вошел затем другой рыцарь и потом еще немало ратников».

| Наверх |

   Здесь мы приведем два фрагмента из «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского (30—40-е гг. XII столетия), в которых описываются некоторые подвиги короля Артура. В первом отрывке рассказывается о поединке между Артуром и трибуном Флоллоном:
   «Оба (Артур и Флоллон. — Авт.) были отлично вооружены, под обоими были кони поразительной резвости, и предугадать, кто из них возьмет верх, было не легко и не просто. Так стояли они, нацелив копья в противоположные стороны (то есть, проще говоря, друг на друга. — Авт.), как вдруг и тот и другой мощными ударами ног дали шпоры своим коням. Наскочив на Флоллона, Артур изловчился ударить его копьем в грудь у основания шеи, и, быстро пригнувшись, он увернулся от его выпада и сбросил противника наземь. Обнажив меч, он (Артур. — Авт.) тут же зарубил бы его, но тот (Флоллон. — Авт.), тотчас же поднявшись на ноги, кинулся на него с копьем и нанес коню Артура смертельную рану в грудь, свалившую и коня и всадника...
   Артур поспешно поднялся на ноги и, прикрываясь щитом от наклонившегося над ним Флоллона, мгновенно отбежал в сторону. Сошедшись лицом к лицу, они обменивались яростными ударами, норовя прикончить друг друга. Наконец Флоллон, улучив мгновение, ударил Артура в лоб и, не затупись острие меча о его шлем, нанес бы ему, быть может, смертельную рану. Потекла кровь, и Артур увидел, что его кольчуга и шит покрываются красными пятнами, возгорелся еще более неистовым гневом и, изо всех сил взмахнув своим Калибурном (то есть легендарным мечом Экскалибуром. — Авт.), пробил им шлем Флоллона и рассек ему голову надвое. Получив эту рану, Флоллон упал и, судорожно колотя пятками землю, испустил дух».
   Во втором отрывке рассказывается, как король Артур одолел великана с горы Сен-Мишель:
   «Артур повелел своим не препятствовать ему сойтись с великаном один на один, но, буде понадобится, поторопиться к нему на помощь и мужественно сразиться с чудовищем. Итак, они тронулись в путь к большой горе и, оставив коней на попечение оруженосцев, начали на нее подниматься, причем Артур шел вперед. Мерзостное существо сидело возле огня, рот у него был измазан жиром съеденных наполовину свиней...
   Как только чудовище, ничего подобного не ожидавшее, заметило вновь пришедших, оно потянулось за своей палицей, которую с трудом могли бы поднять двое юношей (не правда ли, не слишком уж большой вес для великанской палицы? Очевидно, этот великан изначально представлял собой просто здоровенного громилу, а уж потом народная молва «вырастила» его до великанских размеров. — Авт.). Король, обнажив меч и прикрывшись щитом, постарался возможно быстрее приблизиться к великану, пока он не успел еще взять в руки палицу. Но тот, которому неведомы были раздумья и колебания, ухватился уже за нее и нанес по щиту короля настолько мощный удар, что раздавшийся от этого грохот наполнил собой все берега и вконец оглушил Артура. Тот, однако, распалившись безудержным гневом, взмахнул мечом и поразил чудовище в лоб, нанеся ему рану хотя и не смертельную, но обильно источавшую кровь, которая заливала ему лицо и глаза и притупила остроту зрения.
   Великан стал обороняться палицей от ударов Артура и оберегать свой лоб, опасаясь новой, смертельной на этот раз раны. Ослепленный, истекая кровью, он (великан. — Авт.) в ярости поднялся на ноги (как вы помните, до этого он сидел у костра, а значит, наносил удары и отбивался сидя. — Авт.) и словно кабан, несущийся на копье охотника, ринулся на Артура и, избегнув его меча, обхватил короля поперек груди и поверг на колени. Напрягшись изо всех сил, Артур все же вскочил и кинулся на нечестивца, нанося удары мечом куда придется, и не успокоился до тех пор, пока не нанес тому смертельную рану, вонзив острие меча в его голову — там, где мозг запрятан под черепом».

| Наверх |

   Надо сказать, что рыцарские доспехи, особенно латного типа, представляли собой довольно сложную конструкцию, состоящую из множества деталей. Здесь мы представим таблицу, в которой показано количество основных составных частей «максимилиановского» латного доспеха (в качестве примера были взяты данные по доспеху, который хранился в царскосельском Арсенале).
   Основные части доспеха - Количество деталей
Шлем - 12
Ожерелье - 6
Нагрудник - 6
Наспинник - 4
Бедренные щитки - 8
Наплечники - 8
Наручи - 16
Рукавицы - 56
Набедренники - 4
Наколенники - 12
Наголенники - 4
Башмаки - 20
Копейный упор - 2

    Итого, общее количество основных деталей составляет 158 штук. У некоторых доспехов их число было еще большим и равнялось 180, а если при этом учесть еще и заклепки, шарниры, пряжки и тому подобные мелкие элементы, то общее число деталей достигнет 900, 1000 и даже 1200 штук. Так что от доспешного мастера требовалось недюжинное умение, чтобы не просто сделать эти детали, а создать из них удобный и прочный доспех.

| Наверх |

   Как известно, французский король Генрих II (1519—1559) погиб во время рыцарского турнира. Причиной же его смерти стала роковая случайность: на его шлеме по вине оруженосца был плохо застегнут крючок, который фиксировал забрало в опущенном положении. Поясним: на короле был не турнирный, а боевой, усиленный доспех.
   События происходили таким образом. На проходившем в Париже турнире у короля и у его противника, графа Монтгомери, копья сломались в одно и то же время. Не успев бросить остававшийся в его руке обломок, граф Монтгомери, пытаясь удержать коня, наткнулся этим обломком на плохо застегнутое забрало королевского шлема. В результате оно было мгновенно отброшено вверх, и осколок копья угодил королю прямо в правый глаз. Рана оказалась смертельной, и через одиннадцать дней Генрих умер.

| Наверх |

   Пьер де БурдеЙль, барон де Брантом (1540— 1614) в своих мемуарах описывал поединок любимцев французского короля Генриха III (1551—1589) Келюса, Шомберга и Можирона против Антраге, Риварои Риберака. Там он, в частности, говорил о Келюсе, который после поединка умер от полученных ран: «Он очень жаловался на Антраге, который был вооружен и шпагой и дагой, тогда как у него была только одна шпага, так что его левая рука, которой он иногда отводил в сторону оружие противника, была вся изрезана».
   Когда они становились в позицию, Келюс сказал Антраге: «У тебя дата, а у меня ее нет». На это Антраге ему ответил так: «Промахнулся же ты, любезный, что оставил свою дагу дома, мы здесь собрались не для фехтования, а для того, чтобы сражаться насмерть».

| Наверх |

   В Дрездене хранился портрет Генриха Благочестивого, герцога Саксонского, датированный 1537 г., работы немецкого художника Лукаса Кранаха Старшего. На этом портрете герцог изображен с огромным двуручным мечом-эспадоном, длина которого превышает его собственный рост. Интересно также, что клинок этого меча закрыт чехлом (именно чехлом, поскольку на нем отсутствуют какие-либо следы подвешивания его на портупею). Имеются исторические свидетельства о том, что герцог с успехом применял свой меч во время походов во Фландрию.
   К сожалению, портрет погиб во время второй мировой войны при бомбардировке, поэтому, поскольку в нашем распоряжении была только его черно-белая репродукция, мы не можем предоставить о нем более подробных данных.

| Наверх |

   В книге Никколо Макиавелли «История Флоренции» рассказывается о покушении на Джулияно и Лоренцо Медичи. Как свидетельствует автор, покушавшиеся специально выжидали момент, когда их жертвы должны будут оказаться безоружными:
   «Итак, убийцы изготовились — одни стояли возле Лоренцо; приблизиться к нему, не вызывая подозрений, было нетрудно из-за большого скопления народа (дело происходило в храме во время богослужения. — Авт.), другие подле Джулияно. В назначенный момент Бернардо Бондини нанес Джулияно коротким, специально для этого предназначенным кинжалом удар в грудь. Джулияно, сделав несколько шагов, упал, и тогда на него набросился Франческо Пацци, нанося ему удар за ударом, притом с такой яростью, что в ослеплении сам себе довольно сильно поранил ногу.

Двуручные мечи XVI в.: а) меч типа «фламберж», б) меч типа «эспадон», в) меч с кольцами ловушками

   Со своей стороны мессер Антонио и Стефано напали на Лоренцо, нанесли ему несколько ударов, но лишь слегка поранили горло. Либо они не сумели с этим справиться, либо Лоренцо, сохранив все свое мужество и видя, что ему грозит гибель, стал стойко защищаться (выделено нами. — Авт.), либо ему оказали помощь окружающие, но усилия убийц оказались тщетными. Охваченные ужасом, они обратились в бегство и спрятались, однако их скоро обнаружили, предали со всевозможными издевательствами смерти и протащили их трупы по улицам».

| Наверх |

   Как свидетельствуют некоторые письменные и иконографические источники, многие рыцари, отправляясь в бой, брали с собой не один, а два меча. Причем один из них подвешивался на поясе, а другой — на передней луке седла. В «Песнях о Гильоме Оранжском» есть один интересный фрагмент:
Гугона облекли оруженосцы
В броню из стали звонкой и надежной.
Которая светлей огня любого,
И подвязали плотно шлем зеленый
С карбункулом блестящим у наносья,
И слева прицепили меч на пояс,
И подвели к крыльцу коня лихого,
Меч запасной к луке привесив сбоку.
   Очевидно, когда рыцарь вступал в конный поединок, то он вначале брался за тот меч, который висел у седла. Если же, паче чаяния, его сбрасывали на землю (а при этом он вполне мог выронить меч из рук), то он располагал еще и мечом, висевшим на поясе.

| Наверх |

   Здесь мы приведем один отрывок из романа Томаса Мэлори «Смерть Артура», написанного в XV столетии по мотивам легенд о короле Артуре. В нем рассказывается о поединке между Артуром и королем Пелинором:
   «И вот принесли два тяжелых копья, и выбрали оба рыцаря себе по копью, а потом ринулись они друг другу навстречу и сшиблись, да так, что Артурово копье разлетелось в куски. И тот рыцарь (король Пелинор. — Авт.) с такой силой ударил его в середину щита, что рухнули наземь конь со всадником... Сильно разгневался Артур, загородился щитом и поднял меч обнаженный. Увидел тот рыцарь, что он и в самом деле хочет биться с ним пеший, и посчитал, что мало ему чести иметь над противником такое преимущество, чтобы оставаться самому на коне, когда тот пеш, спешился и он, прикрывшись щитом, пошел на Артура. И начался тут великий бой, сыпались могучие удары, и так рубились они мечами, что лишь осколки летели во все стороны и кровь у обоих лилась ручьем...
   Так бились они долго, а потом немного передохнули. И снова приступили к бою. Ринулись друг на друга, точно два быка, и оба рухнули наземь.
   Вскочили, скрестив мечи, и равная была сила в тех мечах. Но меч короля Артура переломился пополам (дело было еще до того, как он раздобыл свой знаменитый Экскалибур. — Авт.), бросился он на короля Пелинора, обхватил его поперек туловища, повалил и сорвал с него шлем. Испугался рыцарь. А был он муж могучий и силы превеликой. И подмял он Артура под себя, сорвал с него шлем и хотел уже было отрубить ему голову».
   Далее рассказывается, как на помощь Артуру прибыл волшебник Мерлин и навел на Пелинора свои чары, так что тот моментально заснул.

| Наверх |

   Тот же Томас Мэлори в тех местах своего романа, где описываются поединки рыцарей друг с другом, неоднократно применяет следующий речевой оборот: «уперли они копья в седельные упоры». Мы вынуждены признаться, что не совсем понимаем, о чем здесь идет речь. Предположения тут могут быть самыми разными. Возможно, это огрехи перевода. Не исключено, что Мэлори просто стилизовал свой текст «под старину»: он наверняка знал, что в более ранние времена применялась техника удержания копья, при которой древко прижималось к бедру. А может быть, действительно существовали некие упоры для копий, прикреплявшиеся к седлам, но никаких изображений подобных устройств, вещественных памятников нам видеть пока не доводилось.

| Наверх |

   Как свидетельствуют многие иконографические и вещественные памятники, рыцари, особенно немецкие, в XV—XVI столетиях для защиты паха применяли так называемое «кольчужное исподнее», то есть, по сути дела, своеобразные шорты, изготовленные из кольчужного плетения. Дело в том, что для спешенного рыцаря такого рода защита не была пустой прихотью. Пехотинцы противника, зная, что пробить его доспех практически невозможно, старались повалить рыцаря на землю, а потом ударить в пах, под фартук. Особенно старались применять подобные приемы пикинеры, им это было проще всего.
   Для того чтобы во время ходьбы или сидения в седле рыцари не растирали себе ноги до крови, такие «исподники» снабжались толстой матерчатой подкладкой, особенно в районе паха.
   Изображение подобной защиты можно увидеть, например, на надгробной фигуре Германа VIII фон Хеннеберга работы мастера Германа Фишера Младшего (1512), расположенной в городской церкви в Ремхильде (ФРГ). Это надгробие довольно часто репродуцировалось в изданиях, посвященных средневековому искусству Германии.
   Подлинное «исподнее» сохранилось в комплекте «готических» доспехов императора Максимилиана I, хранящихся в Музее истории искусств Вены (Австрия).
   К слову сказать, простые пехотинцы тоже время от времени прибегали к подобного рода прикрытиям. Например, на картине Матиса Грюневальда «Несение креста» изображен ландскнехт, у которого на широком поясном ремне прикреплена своеобразная лопасть, изготовленная, очевидно, из толстой и твердой кожи, которая закрывает его пах.

| Наверх |

   Надо сказать, что толстые матерчатые подшлемники вовсе не исчезли вместе с горшковидными шлемами. Подтверждением тому может служить статуя курфюрста Фридриха Мудрого работы мастера Николауса фон Заафельда (1537), находящаяся в замковой церкви в Виттенберге (ФРГ). Курфюрст изображен в полных «максимилиановских» доспехах, но со снятым с головы шлемом, стоящим отдельно. На голове Фридриха имеется шапка с толстым валиком, идущим от виска до виска и проходящим надо лбом, где этот валик имеет наибольшую толщину. Причем этот валик снабжен и декоративными прорезями, так что такую шапку можно было носить и как простой головной убор.
   Кроме того, многие рыцари, судя по иконографии, делали себе специальные прически, служившие своеобразной смягчающей прослойкой между головой и шлемом. В этом случае волосы собирались в пучок надо лбом, а чтобы они не рассыпались в стороны, поверх них надевали нитяную сеточку. Изображения рыцарей с подобными прическами можно видеть на некоторых портретах работы Альбрехта Дюрера (например, на портретах братьев Паумгартнеров).
   Интересно также и то, что шлем курфюрста Фридриха имеет небольшую кольчужную бармицу, снабженную по нижнему краю крупными фестонами. Очевидно, она в данном случае олицетворяет собой не более чем дань традиции, поскольку доспех Фридриха снабжен ожерельем, приспособленным для соединения со шлемом.

| Наверх |

   Дело в том, что очень большая часть «готических» доспехов, хранящихся ныне в мировых музейных собраниях, представляет собой не полные комплекты, а компиляции из разнородных, нередко относящихся к разным периодам деталей. Подлинных комплектов сохранилось не так уж много.
   Причины тому разные. С одной стороны, подобное явление наблюдалось еще в средние века. Если доспех попадал к какому-нибудь пехотинцу в качестве трофея, то он вполне мог быть разукомплектован; ненужные, с точки зрения пехотинца, детали просто выбрасывали или отдавали другому человеку.
   Но складывалось и по-иному. В прошлом веке, особенно во второй половине, в связи с всплеском интереса к истории очень многие владельцы частных или общественных коллекций стремились приобретать образцы оружия, и в том числе «готических» доспехов, причем добивались этого любой ценой. Это подтолкнуло ловких фальсификаторов на фабрикацию многочисленных подделок, причем, дабы их труднее было распознать, в качестве «сырья» применялись подлинные детали доспехов, приблизительно соответствующие по стилю и эпохе. Такие поддельные доспехи в лучшем случае составлялись из набора элементов, но иногда изготовлялись просто по-варварски: фальсификаторы брали какие-нибудь доспехи, разукомплектовывали, а детали буквально перекраивали по своему вкусу, зачастую далеко не безупречному.

Лошадь в тяжелом поголовье и в кольчужной попоне, покрытой сверху кожаной накидкой. Статуэтка конца XIV в.

   Примером таких компилятивных «готических» доспехов может служить очень известный доспех, который находится в постоянной экспозиции «Рыцарского зала» Государственного Эрмитажа: без его фотографии обходится редкий путеводитель по этому музею. Его шлем на самом деле не относится к основному комплекту, а взят от турнирного доспеха-реннцойга, в чем легко убедиться, рассмотрев доспех повнимательней.

| Наверх |

   Надо сказать, что боевой косой активно пользовались не только в Польше, но и во всех остальных европейских государствах, причем довольно долго. Скажем, тирольские повстанцы времен наполеоновских войн также применяли боевую косу для борьбы с французскими солдатами, и небезуспешно. Причем их боевые косы нередко комбинировались с моргенштернами и серпами для подрезания сухожилий у вражеских коней. Еще раньше, в XVI столетии, боевую косу применяли в Германии во время Великой Крестьянской войны.

Косиньер. Рисунок А. Орловского (1794) для этнографического сборника. Видно, какой переделке подвергалась боевая коса

   Что же касается Восточной Европы, то это оружие также применялось там сплошь и рядом. По мнению некоторых польских ученых, боевая коса пришла в Польшу из Украины, хотя об этом можно и поспорить. Но известно, что в армии Богдана Хмельницкого боевая коса применялась довольно часто как крестьянами, так и профессиональным воинством (не обязательно запорожцами: в ряде битв участвовали и донские казаки, а также... московские стрельцы, которых тайно присылали на помощь Хмельницкому еще до официального вступления Москвы в войну). Во время битвы под Берестечком (1654 г.), происходившей между войсками польского короля Яна Казимира и Богдана Хмельницкого, точнее, во время разгрома запорожцев, один из казаков, найдя у одного небольшого озера рыбацкую лодку, отплыл от берега и, окруженный поляками, несколько часов отстреливался из мушкета до тех пор, пока у него не кончились пули и порох, после чего схватил боевую косу и отбивался ею от наседавших поляков. Они не могли к нему подойти, не рискуя быть разрубленными пополам, поскольку дотянуться до него саблей было невозможно. Тогда в воду по грудь вошли польский шляхтич с боевой косой и немецкий рейтар с копьем. В коротком бою казак был тяжело ранен ударом польской косы, после чего рейтар проткнул его копьем. Видны разные типы боевых кос

   Существуют свидетельства польских современников, которые утверждают, что вышеупомянутый казак был не украинцем, а «московитом». В настоящее время ученые предполагают, что он был родом со Смоленщины (хотя возможны и другие варианты: вспомним присутствие стрельцов!), которая в середине XVII столетия еще входила в состав Речи Посполитой. Несколько позже один из польских хронистов, небрежно цитируя своих предшественников, переменил роли: он помнил, что в описании упоминался «москаль», но по ошибке «совместил» его с тем немцем, который нанес этому казаку смертельный удар. Это позволяет некоторым современным историкам Украины выдвигать откровенно конъюнктурные утверждения: дескать, украинский казак успешно отбивался косой, пока предатель-москаль не ткнул его копьем...
   Из этого, впрочем, отнюдь не следует, что украинцы не применяли боевую косу. Но следует отметить, что помимо классической боевой косы украинцы применяли и самые обычные косы с лезвиями, насаженными перпендикулярно древку. Несколько лезвий от крестьянских кос были обнаружены во время археологических раскопок на месте Берестецкой битвы. Справедливости ради скажем: были обнаружены лишь металлические части кос, не подвергшиеся какой-либо обработке (а боевые косы, как правило, слегка перековывались). Это все же не значит, что лезвие косы непременно было перпендикулярным рукояти — хотя и это может быть; но, возможно, крестьяне примотали косу вдоль древка наспех, без переделки.

| Наверх |

   Здесь мы хотим упомянуть о двух весьма известных образцах, а именно о так называемой «сабле Карла Великого» и сабле Наполеона Бонапарта.
   «Сабля Карла Великого» является изделием мадьярских оружейников IX—XII вв. Это оружие также именуется «саблей Аттилы» (как утверждалось раньше, Карл Великий взял ее в качестве трофея после победы над аварами). Существует также легенда о том, что эту саблю преподнес Карлу Великому в подарок сам калиф Багдада Гарун аль-Рашид.
   Эта сабля имеет открытую рукоять, стержень которой заметно изогнут в направлении лезвия и заканчивается шарообразным навершием. Перекрестие сабли довольно короткое со слегка опущенными к клинку «плечами», заканчивающимися небольшими шарообразными утолщениями. Клинок ее слабо изогнут, снабжен весьма длинным обоюдоострым пером, которое начинается уже на расстоянии 34,4 см от рукояти. Общая же длина клинка составляет 75,8 см.
   Эта сабля имеет деревянные ножны, снабженные двумя обоймицами и наконечником с шаровидным концом. Прибор ножен и рукояти выполнен из гравированного и чеканного серебра, частично покрашенного позолотой, и украшен богатым растительным орнаментом. В настоящее время эта сабля находится в собрании Музея истории искусств в Вене.
   Сабля Наполеона представляет собой не менее замечательное произведение оружейного искусства. Она была изготовлена на Версальской мануфактуре по эскизам мастера Никольса-Ноэ Буше и преподнесена Наполеону Бонапарту как первому консулу Французской Республики.
   Она исполнена в стиле французского ампира. Рукоять сабли — открытого типа. Эфес изготовлен из позолоченной бронзы, рукоять — перламутровая, обвитая латунной крученой проволокой. Навершие рукояти выполнено в виде стилизованной львиной головы с подвижным кольцом в пасти. Крестовина рукояти поначалу имела загнутые в разные стороны плечи. В настоящее время сохранилось только переднее плечо перекрестия, заканчивающееся звериной головой, удерживающей зубами змею. Изначально навершие и перекрестие были соединены цепочкой, до настоящего времени не сохранившейся. Посередине перекрестия расположен декоративный щиток ромбовидной формы, в центре которого изображен стилизованный античный маскарон в лавровом венке.
   Клинок сабли изготовлен из сварного железа (ныне называемого «искусственным Дамаском») на мануфактуре братьев Куле в Клингентале. Он снабжен небольшой елманью, слабо изогнут, его общая длина равняется 83,7 см, ширина — 3,2 см. На обухе клинка помещена гравированная надпись на французском языке «Manufacture de Klingenthal Coulaux freres» — «Фабрика братьев Куло в Клингентале». С обеих сторон клинка выполнена надпись по-французски «N. Bonaparte premier consul de la Republique Francuise» — «H. Бонапарт первый консул Республики Франция». Надпись выполнена в технике кузнечной сварки. Кроме того, у основания клинка имеется травленый орнамент. С наружной стороны на клинке изображен трофей, состоящий из знамени, копья, ликторского топора и доспеха, глобуса, свитков пергамента и «жезла Меркурия»; с внутренней — знамени, фашины, сидящего на жерди петуха, щита и змеи.
   Ножны изготовлены из дерева и обтянуты черной кожей с так называемым «турецким швом» со стороны острия. Они оправлены в серебряный позолоченный прибор с чеканным орнаментом в виде дубовых листьев и цветов. На устье ножен снаружи выгравирована французская надпись «Manufacture a Versailles Eutrepse Boutet».
   История этой сабли довольно интересна. Она принадлежала Наполеону до тех самых пор, как его сослали на остров Эльба. В ссылку Наполеона сопровождал граф Шувалов, который отправился туда по приказу русского царя Александра I. Они ехали вместе в одной карете, и Шувалов, дабы предотвратить возможные покушения на жизнь Наполеона, одолжил ему свой плащ. В благодарность Наполеон подарил Шувалову свою саблю. Долгое время она хранилась в семье Шуваловых, пока не исчезла во время Октябрьского переворота 1917 г. В 1926 г. она была передана в Музей Красной Армии комиссаром одного из кавалерийских полков. Выяснилось, что сабля была похищена каким-то красноармейцем , который во время гражданской войны пользовался ею как боевым оружием. Во время одного из боев сабля и утратила часть перекрестия. Ныне она хранится в Государственном Историческом музее в Москве.

| Наверх |

   Так же, как и во всей Европе, в Польше применялся лук в течение всего средневековья. А вот с XVI столетия лук в Польше стали применять еще чаще, чем прежде. Как писал М. Сарницкий в «Книгах Гетманских»: «И это (лук. — Авт.) есть давнишнее оружие и доселе применяется, и есть оно славным и добрым и быстрым, но как появились ружья, так его несколько поубавилось, поелику из ружья все же далее выстрелить можно... Лук есть троякой величины: английский, тот бывает так высок, как и фигура человечья, а конец его, когда стрелять надобно, низко при земле находится. Другие бывают маленькие, но тугие, так что натягивать его надо с кольцом, как турки делают. Третьи средние, и те есть наилучшими, ибо они быстро натягиваются и выстрел из них прицельный».
   В последнем случае, очевидно, подразумевается так называемый «рефлексивный» лук — оружие восточного происхождения. Его длина по дуге равнялась около 140 см, а тетива сплеталась из скрученных бараньих кишок. Основа этого лука была деревянной. К ней с внутренней стороны приклеивались тонкие роговые полоски, а снаружи — пучки из сухожилий животных. Поверхность луковища дополнительно покрывалась слоем бересты и защитной обмазкой.
   Такие луки долгое время состояли на вооружении «панцирных», а также реестровых казаков, «лисовчиков» и наемных татарских отрядов. Причем лук нередко сочетали с огнестрельным оружием, а иногда лук и вытеснял последнее, поскольку был более скорострельным. Следует в этой связи упомянуть и тот факт, что король Ян III Собесский к каждой гусарской хоругви определил по две хоругви «панцирных», вооруженных луками.
   Во второй половине XVII столетия лук в Польше стал настолько популярен, что под влиянием татарской традиции (у татар лук служил отличительным знаком воина) многие шляхтичи носили его как знак войскового достоинства в противовес «цивильным» шляхтичам, которые ходили при сабле.
   Носили луки и стрелы в сагайдаках — специальных кожаных футлярах, укрепленных на поясе. Собственно, слово «сагайдак» обозначает название колчана для стрел, но также использовалось как название лука вместе с колчаном и стрелами, то есть полного комплекта вооружения лучника, а потому польский лучник часто именовался «сагайдачником». В то же время у реестровых казаков существовала должность «сагайдачного гетмана», который выступал заместителем «бунчужного гетмана», так же, как и у поляков «полный гетман» замешал «великого коронного гетмана».
   Налучье с луком было прикреплено у левого бедра, а колчан со стрелами свисал соответственно с правого боку. Причем колчаны зачастую крепились таким образом, чтобы стрелу можно было достать только через правое плечо. Польские лучники носили в колчане в среднем до 24 стрел.

| Наверх |

   В начале XVII в., во времена правления польского короля Сигизмунда III Вазы, в распорядительных местах для кавалерийских ротмистров говорилось:
   «Ротмистры должны иметь казацкую роту, по сто коней под хоругвью, в панцирях, в мисюрках, со стрельбой доброй». Себастьян Цесхали в 1665 г. писал: «Казаки есть легковооруженная конница шляхетская. Носят кольчужное вооружение, на голове мисюрка, от которой сетка железная спадает на плечи и застегивается под подбородком».
   Польская мисюрка по своей конструкции ничем не отличалась от той, которую применяли в Московии. Она состояла из стального гладкого и выпуклого надголовья, высота которого в центральной части равнялась примерно 1,5 см. В центре оголовье снабжалось небольшим подвижным колечком. К оголовью прикреплялась кольчужная бармица, сплетенная из слегка сплющенных колец, попеременно сваренных и склепанных на одну заклепку. Диаметр кольца равнялся в среднем около 1 см. Длина бармицы равнялась около 40 см на боковых и затылочных участках, на лицевом — от 10 до 14 см. Общий вес бармицы равнялся 80—140 г. Надевали мисюрку поверх стеганой матерчатой шапки, закрывавшей голову, кроме лица, затылок и шею.

| Наверх |

   Так называлось древнее оружие, применявшееся европейскими пехотинцами от первой половины XV в. до первой половины XVIII в. Ими вооружались воины, находившиеся в первых рядах боевых порядков, в задачу которых входило отражение кавалерийских атак. Для этой цели пики удерживались таким образом, чтобы их древки находились под некоторым углом к земле, так что они образовывали весьма серьезный заслон.
   Конструктивно пика представляла собой длинный деревянный шест с насаженным на него небольшим наконечником. Длина швейцарских пик XV — XVII вв. достигали 5 м, а пики немецких ландскнехтов имели древки длиной до 4,5 м. Причем ландскнехтские пики имели на древках небольшое утолщение, которое позволяло сместить центр тяжести к месту обхвата, чтобы пику легче было удерживать. В более поздние времена пикой называли в основном кавалерийские, довольно легкие копья длиной немногим свыше 3 м. Таким копьем при должном навыке можно было осуществлять не только атаки, но и защиты.

| Наверх |

   Отряды «лисовчиков» появились во времена Лжедмитрия II. Их основателем был Александр Лисовский, которому польский гетман Ходкевич в 1611г. разрешил сформировать отряд на свои средства. Лисовский собрал около 2000 добровольцев. В дальнейшем «лисовчики» оказали немалую помощь Ходкевичу, пройдя партизанским рейдом всю Московию вдоль и поперек. Современники так описывали «лисовчика»: «В высокой шапке, в длинном плаще с широким воротом, в облегающих разноцветных одеждах, в желтых, хорошо подбитых сапогах, на конях, которые легки и проворны как вихрь, на небольших седлах с малыми луками, с саблей кривой, луком, сагайдаком или ружьем на плечах, с рогатиной в руке». Кстати, сабля у «лисовчиков», судя по ряду изображений, часто подвешивалась к поясу лезвием назад (вверх) — как позднейшая шашка...
   В 1614 г. под Стародубом во время войскового смотра Лисовский неожиданно умер, но его отряд продолжал воинскую службу. «Лисовчики» воевали еще под Цецерой в 1б20г.,подХотиномв 1621г. и отличились во время Тридцатилетней войны. Правда, кроме воинской доблести их отличительной чертой была совершенно феноменальная (даже по меркам тех времен) жестокость, но это уж вопрос особый...
   К слову сказать, в 1655 г. великий Рембрандт изобразил своего сына в костюме «лисовчика». Ныне эта картина известна под названием «Польский всадник» и хранится в Нью-Йорке. Вообще же «лисовчики» развивали не чисто польскую, но скорее польско-украинскую воинскую традицию. Но в то время о национальности спрашивать было как-то не принято...

| Наверх |

   Следует отметить, что в Польше под словом «рогатина» подразумевали не совсем то же, что и на Руси. Если русская рогатина была массивная и с крупным наконечником, то польская представляла собой более легкое оружие.
   Это оружие было известно в Польше с конца XV в., и пришло оно из Литвы. Исходя из тогдашних письменных источников, рогатина всегда сочеталась вместе с луком и применялась вплоть до конца XVIII столетия. Рогатина считается одним из прототипов кавалерийской лянцы.
   В XVI в, Маоцин Вельский в своей «Хронике» писал: «Помимо арбалетов, наши имели рогатины, которые, укрепленные на луке седла, сбоку от коня волочились, а потому их еще «влочнями» прозвали».
   В свою очередь А. Фредро в XVII в. в «Порядке военном» писал так: «Рогатина есть доброе оружие на рейтара немецкого, на казака пешего, на татарина конного, ибо ее легкость позволяет во многих случаях хорошо оборониться. Ее можно на шнурках подвесить через левое плечо, чтобы правая рука была свободной. В длину рогатина должна иметь 5 локтей или несколько менее».
   Таким образом, данная рогатина функционально была отчасти сродни поздней кавалерийской пике и в какой-то степени даже... боевой косе (так как сохраняла, видимо, колюще-режущий наконечник).
   Даже пика традиционной формы сохраняла возможность ее удержания «нетрадиционным» (двуручным) хватом. На иконографии, изображающей всадников Московского царства XVI—XVII вв., такой хват встречается регулярно, но эти рисунки малодостоверны с точки зрения реалистической
   передачи мелких деталей. Однако в живописи XVIII—XIX вв. этот тип хвата находит свое подтверждение.

| Наверх |

   В научном комментарии к одному из сборников саг, выполненном Г. Глазыриной, известной исследовательницей-скандинависткой, о «благородных искусствах» скандинавской воинской элиты говорится следующее:
   «Древнеисландский термин idrottir — «искусства» — служит для обозначения разных видов навыков. Главными из них были атлетические: борьба, плавание, верховая езда, ходьба на лыжах, умение владеть оружием. Некоторые из них были комплексными. Так, например, умение плавать не просто означало способность держаться на воде, но предполагало умение глубоко нырять и плавать на длинные дистанции, Владение оружием включало в себя умение стрелять из лука и в совершенстве пользоваться мечом и ножом. Как высшее достижение в этом виде искусств Сага об Олаве Трюггвасоне называет способность Олава балансировать несколькими ножами одновременно. Сохранилось несколько изображений людей, балансирующих различным оружием. По-видимому, этот вид искусств вызывал особое восхищение современников. Широкое распространение получили игры в мяч.
   К числу других искусств (idrottir), которым должен был быть обучен молодой человек знатного рода, относились также знание законов, умение вырезать и читать руны, сложение стихов, игра на арфе, игра в шахматы и другие распространенные в средние века настольные игры, наличие некоторых ремесленных навыков, таких, как, например, ювелирное дело.
   Не всякий человек, естественно, мог преуспеть сразу во всех искусствах. По сагам, только конунги и ярлы могли превосходить других сразу в нескольких из них. Конунг Харальд Суровый, как сам он говорит о себе в висе, написанной для Елизаветы Ярославны, своей будущей супруги, отличался в восьми искусствах: езде верхом, плавании, ходьбе на лыжах, стрельбе, гребле, сложении стихов, игре на арфе, знании поэзии. Герой Саги об Оркнейцах Кали Кальссон, сравнивающийся в саге с ярлом Ре'гнвальдом, преуспел в девяти искусствах: игре в шахматы, знании рун, книжной грамотности, ювелирном деле, ходьбе на лыжах, стрельбе, гребле, игре на арфе и сложении стихов. Упоминание об успехах в искусстве является одним из важных элементов характеристики героев в сагах. Так, в Саге об Одде Стреле говорится о главном герое: «Он научился всем искусствам, которыми мужчине полагается владеть». Из последующего текста ясно, что к ним относились борьба, участие в играх, плавание, стрельба на скаку, а в перерывах между этими занятиями молодые люди беседовали с мудрыми людьми или говорили на иностранных языках.
   В более поздних произведениях, в частности в рыцарских сагах, количество искусств, которыми могли «похвастаться» герои, уменьшается. Здесь упоминаются лишь плавание, игра в шахматы, стрельба, владение оружием (щитом и мечом) и книжные знания. Интересно, что в одной из саг, Саге о Ремунде, к числу достоинств отнесено его умение говорить на многих языках...»
   Особо интересно упоминание о «стрельбе на скаку»: ведь скандинавы вообще-то считаются «ездящей пехотой», для боя они обычно сходили с коней; да и вообще для Западной Европы это умение не характерно. Но, как видим, были и исключения.
   В «Саге о Стюрлауге Трудолюбивом» есть момент, совмещающий два способа умерщвления берсерка: деревянной дубиной и мечом особой закалки. Стюрлауг, отправляясь на поединок с берсерком Колем[Этот Коль в тексте саги описывается как человек, разъезжающий на закованной в доспехи лошади (напомним, что данная сага хотя и относится к числу поздних, но все же была создана на рубеже XIII—XIV вв., т. е. это одно из самых ранних упоминаний конской брони в Скандинавии). Его оружие — «хёпспьот»; это довольно экзотический образец североевропейского вооружения, находившийся как бы «между» массивным копьем и алебардой, что отличало его от таких скандинавских разновидностей, как «атгейр» и «кссья», эволюционировавших в направлении алебарды от боевого топора.], тайно берет с собой очень редкий и ценный меч (его считают «заговоренным», но не очень настаивают, что в нем содержится иная магия, кроме высокого качества клинка). Кроме того, он заручается негласной поддержкой «секунданта», который стоит на поле поединка с тяжелой дубинкой в руке (говоря современным языком — для предъявления «желтых карточек» при нарушении правил). Финал единоборства был таков:
   «Тогда вновь ударил Стюрлауг, теперь по внешней стороне шлема, и расколол его, попав по мягкой части щеки и плечу, так что меч остался в плече. Коль стоял прямо и не отступил. Тогда выпрыгнул Хрольв Невья с дубинкой и ударил по острию меча так, что меч прошел ниже, рассекая тело, и упал там Коль Краппи, а Стюрлауг одержал победу и приобрел славу».
   Это, правда, уже заметно мифологизированное описание: «Сага о Стюрлауге» относится к числу «фантастических», в которых много отступлений от истины (чего совсем не бывает в так называемых «родовых сагах»).
   Другой пример не то архаичного, не то фантастического, а скорее — фантастически переосмысливающего древние сведения использования оружия: в «Саге об Орваре Одде» (он же — «Одд Стрела», «Одд Стрелок») главный герой при осаде крепости, защищаемой колдовскими чарами, использует стрелы с каменными наконечниками: против них заклинания бессильны. Если вспомнить, какой неожиданно высокий эффект показал в эксперименте каменный наконечник стрелы, то здесь опять-таки возможно объяснение странной реальности при помощи магии. Но вообще-то эта сага тоже вся насыщена «волшебными» описаниями[Например, Одд умирает той же смертью, что и вещий Олег: от «гробовой змеи» в конском черепе. Предположительно русская летопись заимствовала этот сюжет именно из саги, что не делает его более достоверным.].
   В «Саге о Гретгире» (и, кажется, больше нигде) главный герой в разное время дважды без оружия противостоит мечевым бойцам. Правда, ни одному из них Греттир фактически не дал замахнуться: один раз сработав «на опережение» (а в другой — с помощью обманного маневра зайдя за спину), он мощной хваткой сковывает вооруженную руку, броском с ударом оземь приводит врага в состояние беспомощности и, завладев оружием, тут же пускает его в ход.
   Борьба глима во времена викингов отнюдь не была столь условно-спортивной, как сейчас. В ней имели место и «командные» поединки, и применение оружия: неподалеку от места схватки клали дубинку, и тот, кто сумел освободиться от захвата противника, мог добраться до нее и использовать к вящему неудобству своего «спарринг-партнера»...

| Наверх |

   К сожалению, под влиянием сперва ортодоксально-православной, а потом марксистской пропаганды в сознании нашего рядового гражданина прочно укоренился стереотипный образ крестоносца как грабителя и убийцы. А для того чтобы этот образ не разрушился, в нашей стране почти никогда не осуществлялись переводы западноевропейских хроникальных произведений, повествующих о крестовых походах. К их числу, в частности, относятся «Мемуары Жана сира де Жуанвиля, или История и хроника христианского короля Людовика Святого». Их автор, Жан де Жуанвиль, был непосредственным участником крестового похода французского короля Людовика IX, который состоялся в 1248—1254 гг. В своих мемуарах Жуанвиль приводит массу весьма интересных сведений о быте средневековой Франции и о событиях похода в Египет.
   Правда, судить об этом мы можем только лишь на основании имеющегося в нашем распоряжении пересказа, выполненного Александром Дюма. Впрочем, как говорят исследователи, Дюма весьма добросовестно отнесся к своему делу и пересказал мемуары Жуанвиля очень близко к первоисточнику. Вот этот пересказ в свое время и был переведен на русский язык. Поэтому те выдержки, которые мы будем приводить ниже, не являются, увы, переводом оригинальной хроники.
   Здесь мы процитируем несколько отрывков, в которых приводятся интересные факты, имеющие прямое отношение к нашей работе.
   «...Жуанвиль на своей галере по-прежнему шел во главе флотилии, опережая даже королевский корабль. Приближенные короля велели ему подождать и не высаживаться, до тех пор пока не вынесут на берег хоругвь, но доблестный сенешаль не желал ничего слушать, и Жуанвиль был двадцать первым французом, сошедшим на берег, где уже стояли в боевой готовности главные силы вражьей конницы. Он первым бросился на врага, за ним — Эрар, де Бриен и Жан де Бельмон, за ними — все остальные рыцари с его галеры. В тот же миг сарацины пришпорили коней и кинулись на крестоносцев, намереваясь сбросить их в море. Тогда Жуанвиль и его рыцари воткнули в песок копья и щиты, обратив их в сторону нападавших, а сами выхватили мечи. Оборонительные действия рыцарей произвели впечатление на сарацинов, они повернули коней и ускакали, не начав боя».
   «...Людовик отошел к реке и занял выгодную позицию, совершив в этом бою то, что, казалось, выше человеческих сил: окруженный шестью сарацинами, двое из которых уже схватили под уздцы его коня, он один поразил всех шестерых шестью ударами меча».
   «В небольшом отряде Жуанвиля были два королевских герольда: Гильом де Брок и Жен де Гамаш. Их плащи, расшитые лилиями, привлекли внимание неверных. Многочисленные простолюдины и челядь стали осыпать их камнями. Сарацинские лучники обрушили на них тысячи стрел, так что позади рыцарей, казалось, поднялись колышущиеся на ветру колосья. Чтобы защититься от этого смертоносного дождя, Жуанвиль снял с убитого сарацина кожаные доспехи и соорудил из них щит, благодаря которому в него самого попало только пять стрел, тогда как в его лошадь — пятнадцать».
   «...Жуанвиль заметил слева от себя большое войско, явно собиравшееся атаковать короля и его окружение, и решил помешать этому, чтобы дать возможность остальным крестоносцам перейти реку. Кроме своих рыцарей он призвал и других охотников, желающих последовать за ним; на его призыв откликнулись мессир Гюг де Тришатель, сеньор де Конфлан, несший хоругвь, мессир Рауль де Ванон, мессир Эрар д'Эсмере, мессир Рено де Ме-нонкур, мессир Ферри де Лопли, мессир Гюг Шотландец и многие другие; их собралось достаточно, и они бросились на сарацин. Храбрый сенешаль доскакал, как всегда, первым и так стремительно, что командир войска сарацин даже не успел сесть в седло: он вдевал ногу в стремя, а один из всадников держал его лошадь под уздцы, когда Жуанвиль вонзил меч ему в подмышку, туда, где не было доспехов; тогда сарацин, державший поводья лошади своего предводителя, отпустил их и, прежде чем Жуанвиль успел извлечь обратно меч, так сильно ударил рыцаря булавой по спине, что он согнулся к самой шее лошади, однако тотчас же распрямился, вытащил второй меч, привязанный к седельной луке, и обратил сарацина в бегство».
   «...Граф Артуа, осажденный в одном из домов, где он укрылся, больше часа защищался от неверных, заполнивших весь дом; из-за доспехов, украшенных золотыми лилиями, его приняли за короля, и против него были брошены все силы; он же защищался словом и мечом, угрозами и ударами. Наконец сарацины, устав от этой борьбы, в которой пали самые отважные, подожгли дом. Тогда, увидев, что гибель неминуема, граф Артуа решил, как Самсон, погубить вместе с собой и врагов своих, он встал в дверях и никому не позволил выйти из дома, стены рухнули, погребя под собой крестоносцев и сарацин, христиан и неверных, и те, кого граф Артуа не успел поразить мечом, погибли в пламени пожара.
   Великий магистр госпитальеров, оставшийся один на поле брани, сломал два меча и дрался булавой, пока у него достало сил держать ее в руке, наконец и его захватили в плен.
   Видя, как подле него пало двести восемьдесят его рыцарей, великий магистр бросился в канал и приплыл в лагерь — с выколотым глазом, в лохмотьях и в зияющих дырами доспехах; из всех, кто вошел в Мансуру и кто видел гибель графа Артуа, только он и четверо его соратников, тоже бросившиеся в канал, могли рассказать о случившемся».
   «...Жуанвиль расположился на ночлег справа от осадных орудий в шатре, который достался ему от великого магистра тамплиеров и был принесен сюда его ратниками с другого берега; несмотря на смертельную усталость и крепкий сон, он был разбужен криками:
   — Тревога! Тревога!
   Жуанвиль тотчас же поднял своего спальника и велел узнать, что происходит. Через несколько секунд тот вернулся очень испуганный:
   — Сир, сир! Сарацины, пешие и конные, убивают тех, кто стоит на страже возле машин.
   Жуанвиль быстро вскочил, облачился в доспехи, надел железный шлем и выбежал из шатра, созывая своих людей. Несколько рыцарей, тоже привлеченные криками охраны, показались из шатров; раненные и почти безоружные, они бросились на сарацин и оттеснили их. Король приказал Готье де Шатильону со свежим войском, находившимся в лагере, занять позицию между шатрами и неприятелем, и благодаря этой предосторожности рыцари смогли по крайней мере поспать до утра.
   Наступила первая среда Великого поста. Вся армия предалась покаянию, только вместо пепла легат посыпал голову королю песком пустыни».
   «...Сарацины разбили лагерь на равнине, откуда до христиан было рукой подать. И хотя бой прекратился, из одного лагеря в другой то и дело летели стрелы, раня и даже изредка убивая воинов обеих армий; тогда шесть сарацинских вождей, посовещавшись, пришли к решению соорудить нечто вроде заграждения из огромных камней, чтобы защититься от стрел крестоносцев. Жуанвиль и его рыцари, увидев эту оборонительную стену, решили ночью разрушить ее. И хотя ждать осталось недолго, для священника Жана де Вэзи время тянулось бесконечно; закончив исповедовать рыцарей, он надел шлем, взял меч и пошел прямо к стене, но так, чтобы сарацины не сразу заметили его; шестеро турок не обратили внимания на одинокого человека, шедшего к ним, и продолжали возводить стену; оказавшись рядом с ними, священник выхватил меч, бросился на работавших и начал наносить им удары, прежде чем те смогли опомниться. Двое упали, один убитый, другой раненный, а остальные обратились в бегство. Священник преследовал их какое-то время, но, видя, что на подмогу сарацинам движется подкрепление, повернул к христианам; на него уже мчалось добрых сорок турецких всадников, что есть мочи пришпоривая коней. Такое же число рыцарей и ратников вскочило в седло, чтобы прийти ему на выручку, но им не пришлось вступить в бой, увидев их, сарацины повернули коней; однако рыцари устремились за ними; не в силах догнать их, один из рыцарей метнул на скаку кинжал, и оружие, брошенное наугад, вонзилось в бок одного из сарацин, тот умчался, унося его в своем теле, но вскоре упал с лошади мертвый или смертельно раненный, потому что так и не поднялся».
   «...Король тотчас же пришпорил коня и в сопровождении своей гвардии с мечом в руке бросился в толпу неверных. Но тут находившийся неподалеку сарацин направил на него греческий огонь, причем так дерзко и точно, что пламя охватило королевского коня, но по воле Господа, за которого сражался Людовик, то, что должно было спасти сарацин, принесло им погибель: благородное животное с объятыми огнем гривой и крупом, вне себя от боли, не внемля ни голосу, ни силе, понесло своего хозяина в самую гущу неприятеля, куда он ворвался, подобно ангелу-истребителю; за ним мчались смельчаки, поклявшиеся неотступно следовать за своим королем, сметая и уничтожая все на своем пути, и отряд неверных, пораженный в самое сердце, отступил...»
   «...Иначе обстояли дела у четвертого отряда под началом Гильома де Соннака, великого магистра тамплиеров, где уцелели лишь немногие солдаты, объединившиеся с остатками госпитальеров. Тщетно сооружали они, как мы уже говорили, укрепления из обломков военных машин. Сарацины направили на эту груду дерева греческий огонь, от которого все тотчас же воспламенилось, и сумели сквозь дым рассмотреть горсточку людей, прятавшихся за укреплением; тогда, не дожидаясь, пока будет полностью уничтожена эта ненадежная защита, они, подобно демонам, бросились в самое пекло и встретились лицом к лицу с остатками этого некогда вселявшего страх воинства. Но как ни ослабли в бою тамплиеры, они не из тех, кто сдается, не дав отпоpa, и через несколько минут неверные отступили, лишившись своих лучших бойцов; им снова пришлось проходить через пламя, но на сей раз, чтобы спастись. Однако, видя, что их не преследуют, они остановились на некотором расстоянии, а их лучники выступили вперед и обрушили на тамплиеров такое несметное количество стрел, что, казалось, будто позади них выросло колышущееся на ветру поле пшеницы. Этот смертоносный град принес больше потерь, чем рукопашный бой; почти все уцелевшие лошади теперь пали; только великому магистру и четверым или пятерым рыцарям удалось сохранить своих боевых коней, но и в их тела вонзилось множество стрел и дротиков. Тогда сарацины решили: настал удачный момент окончательно сразить непобедимых, и во второй раз толпой устремились на крестоносцев. В этом столкновении великий магистр, уже потерявший один глаз в прошлом сражении, теперь лишился второго; но, слепой и истекающий кровью, он пришпорил лошадь, которая понесла его в самую гущу сарацин, где он разил наугад до тех пор, пока и он, и его конь, сраженные ударами, не рухнули наземь и больше уже не поднялись...»
   «...Едва неверные приблизились к крестоносцам, как Жуанвиль и его рыцари, раненные и изувеченные, не сумевшие даже без посторонней помощи облачиться в доспехи, схватили луки и стрелы и стали из последних сил поддерживать лучников и арбалетчиков, расставленных таким образом, чтобы ударить туркам во фланг, и скоро смешали их ряды; граф Гильом воспользовался этой сумятицей и ударил по ним. Турки не смогли вынести удара прославленных всадников на тяжелых скакунах фламандской породы. Они обратились в бегство, а крестоносцы преследовали их за пределами лагеря. Спастись сумели лишь всадники-арабы на своих быстроногих скакунах...»
   «...Граф Анжуйский бросился на врага и успел убить двух или трех сарацин, но вскоре был связан и захвачен; его уже тащили за пределы лагеря, когда сопровождавшие войско пажи, слуги, мясники, маркитантки, любившие графа за добродушный нрав, пришли в сильное волнение и схватились за оружие. В ход пошло все: топоры и охотничьи копья, большие и малые ножи; это войско, на которое никто не рассчитывал, вихрем налетело на сарацин, перерезая сухожилия лошадям, убивая падавших наземь всадников и вступая врукопашную с пехотинцами; они бились так яростно, испуская столь громкие крики, что неверные, оглушенные этим шумом и испуганные таким неистовством, обратились в бегство, оставив графа...»